Алексей Леонтьев - Тройной прыжок [журнальный вариант]

— Не бойся, — говорю я.

— Я не боюсь…

— Ты сможешь прыгнуть?

— Смогу. Только ты первый. Мне тогда будет не так страшно.

— Ты не бойся и прыгай сразу за мной.

— Я прыгну сразу.

— Не бойся. Я поймаю тебя.

— Я с тобой не боюсь!

Мы подымаемся все выше. Дорога идет над стоящими у подножья холма домами. В свете прожектора они белые, чистые, как на картине «В лунную ночь».

Я гашу прожектор и снова смотрю вперед. Там уже виден крутой поворот. Дальше медлить нельзя.

— Прыгай сразу за мной, — говорю я и распахиваю дверь. — Вперед и немножко вбок!

— Сережа!

Люся бросается ко мне. Крепко обнимает.

— Если со мной что-нибудь случится…

— Ничего не случится!

Я целую ее.

— Пора!

Я спускаюсь по ступенькам. Прежде чем прыгнуть, оборачиваюсь. Люся стоит наготове, держась за поручень. В глазах у нее какое-то совсем особенное выражение.

Я машу ей рукой и прыгаю вперед и немного вбок. Меня ударяет о щебень, я падаю, но тут же вскакиваю.

Люся уже на последней ступеньке подножки.

— Давай! — кричу я.

Люся отделяется от подножки. Я со всех ног бросаюсь к ней. Люся клубком катится к краю насыпи. Я поспеваю вовремя и удерживаю ее.

— Ушиблась?

— Нет, ничего…

Она очень испугана.

— Кости целы?

— Вроде да…

Мы смотрим на удаляющиеся тепловозы. Они уже наверху возле поворота. Отсюда кажется, они идут совсем не так быстро. Темный состав четко виден на фоне неба. Так в кино идут поезда, перед тем как их подорвут партизаны.

И вдруг…

Ровная линия состава надламывается. Тепловозы вздыбливаются — лезут друг на друга. И вот уже первый из них летит вниз.

Мы с Люсей бежим вверх по насыпи. Люся что-то кричит. А может быть, это кричу я?

Тепловозы один за другим летят вниз. Они катятся по высокой насыпи, по склону холма. Один, второй, третий, четвертый.

А внизу в домах спят люди. Они спокойно лежат в постелях и не знают, что через секунду на их дома обрушатся страшные громады. Они сомнут стены, раздастся взрыв…

— А-а-а!.. — в отчаянии кричу я.

27

— Что с тобой? — спросила Люся.

Мы по-прежнему стояли с ней в последней кабине несущейся в ночи сцепки.

— Ничего.

— Ты вдруг дернулся…

— Нет, ничего.

Не могу же я рассказать ей, что привиделось мне сейчас.

— Сережа, они нас теперь не догонят?

Она все еще всматривалась в темный горизонт, на что-то надеясь.

— Наверное… нет.

Сейчас уже нельзя врать. Надо говорить только правду.

— Значит… будем прыгать?

— Придется. Да не бойся!

— Я не боюсь.

— Все будет в порядке…

Если все будет в порядке, мы окажемся на насыпи и начнем ощупывать синяки. А тепловозы уйдут вперед — к повороту, и… Мне не хотелось думать, что будет дальше.

Послышалось всхлипывание.

— Не реви! — сказал я.

— С чего это ты взял! — сердито ответила Люся и затихла.

28

А я думал. Мне никогда в жизни не приходилось так думать. До сих пор самый сложный вопрос, который я решал, был: «Идти сегодня в школу или не идти?» А сейчас я должен был думать не только о себе. Я не мог не думать о Люсе. И потом, как я ни старался, но не мог не думать о тех людях, что сейчас спали в Узловой, в домах, стоящих под насыпью.

«Брось! — говорил я себе. — Ведь тебе ясно сказали: «Прыгай! Прыгай во что бы то ни стало!» Ну, значит, и надо прыгать. И нечего раздумывать. Прыгай — и все! За тебя решили!»

Ведь я не обязан был знать о повороте. Откуда мне знать? Может быть, я никогда в жизни не был в Узловой… И радио не слышал. Неизвестно, когда сломалось радио. А если бы оно сломалось на секунду раньше? Вполне могло. И я бы не услышал про поворот. И ничего бы не знал. Кто может знать, что я слышал радио? Никто! Ведь я был там один. Один! И никто не узнает про это. Никто не упрекнет. Хорошо, что я ничего не сказал Люсе про поворот. Как чувствовал. И хватит об этом думать!..

Но я не мог не думать. Я никогда их не видел, но они все были передо мной, те, что спали сейчас в своих постелях. Большие и маленькие. Ребята вроде меня. Мамы, похожие на мою маму. Девчонки, такие красивые, как Люся. Совсем мелюзга, первоклашки, и те, что ходят еще в детский сад или даже совсем не ходят, а спят в колясках. Они все были рядом со мной, и я не мог отделаться от них. Но что я могу сделать, чтобы помочь им? Ничего. Я же не могу добраться до передних тепловозов. Они не сообщаются. Никаких дверей, перил, площадок. Не могу же я перескочить из одной закрытой кабины в другую.

Только если с крыши на крышу… Тогда уж лучше прямо под колеса. С крыши на крышу при такой скорости, в темноте!

Хватит, довольно травить себя! Все равно ничего ты сделать не можешь. Сейчас начнется подъем, и мы с Люсей спрыгнем на землю. И нечего думать о всякой ерунде. Ты не герой, не Матросов и не Брумель. Да еще посмотрел бы я, как Брумель прыгнул. Это не на стадионе в яму с песком. И никто тебя никогда не упрекнет. Вернешься домой, все сочувствовать будут, крыть Петьку.

Ведь никто ничего не узнает. Никогда в жизни. Только я буду знать. Тоже всю жизнь. Всю жизнь буду носить это в себе. И буду помнить. Утром за чаем, днем на работе, вечером, ложась спать. Ночью мне будут сниться летящие вниз тепловозы и дома под ними, белые, как на картине «В лунную ночь». Разве я смогу жить, если всегда буду помнить об этом?!

Через люк в машинном отделении можно выбраться на крышу. Впереди семь секций. Нет, я никогда не смогу этого сделать!

Я вернусь домой. Мама будет счастлива, что я уцелел. Потом приедет отец. Он посмотрит мне в глаза и все поймет. И придется рассказать… Нет, не только потому, что отцу трудно, невозможно врать. Не только…

Я знал, почему мне придется рассказать. Потому что сам он не мог бы спрыгнуть с поезда, если бы беда грозила другим людям. Он бы точно влез на крышу, чтобы добраться до первых тепловозов. И не вспомнил даже, что у него раненая нога до сих пор болит в колене. Его ранили в конце войны, весной сорок пятого. Он пошел добровольцем, он тогда был чуть старше меня. Папа был стрелок-танкист. Его ранили, когда он вернулся к своей подбитой машине. Там остался командир. Командир приказал всем уходить. Сказал, что пойдет последним. Они не знали, что он тяжело ранен и не может уже выбраться. Но командир не хотел, чтобы из-за него погибли отец и водитель. Они вылезли из танка и побежали. А потом отец обернулся и увидел, что командира нет. Он крикнул водителю, но тот не остановился и бежал все дальше. А папа вернулся. И тут его ранило. Но он все-таки вытащил командира. Он долго тащил его по полю, и командир умер у него на руках. Он все-таки дотащил его до своих. А потом он встретил в медсанбате водителя. И ударил его. Водитель был старшина, а папа только младший сержант. Его судили трибуналом и разжаловали в рядовые. Но отец говорил, что если бы он еще раз встретил того водителя, то все равно бы ударил…